Маленький гостиничный номер. Десятая сигарета. Тусклая лампа на потолке. Он тупо смотрел в газету, безрезультатно пытаясь сосредоточиться. Пятидесятикопеечные вокзальные пирожки на столе пахли резче и хуже, чем было позволительно даже для вокзальных пирожков. Он подумал, что Жени? всегда говорила про такие пирожки – кошачье мясо. Умела говорить абсолютные банальности так, что они всегда казались смешными. Умела смеяться над всеми и всем. И ей это шло… Он закрыл глаза и попытался представить лицо Жени. Бледное, в слишком контрастных черных кудрях – такое, каким он видел в последний раз. Тогда она, кажется, впервые, не смеялась. Большие глаза вопросительны, губы сжаты. Жени, наверно, было очень больно. Он даже не думал, что у нее хватит сил говорить. Но она заговорила почти сразул странно чужим голосом.
– Вот и наступил армагеддон, да? Не для тебя, конечно. Знаешь, оказывается, страшно. 
Он не ответил. В его yшax в ту минуту звучал один из их страстных, почти театральных диалогов, которые Жени так любила.<\p>
– Если когда-нибудь наступит армагеддон, мы будем вместе.
Армагеддон никогда не наступит, это глупости. 
Ты можешь не верить, но обещай – вместе…
Он обещал. И она продолжала.
Я часто думаю, будет ли это страшно.
Вряд ли. Разве что чуть-чуть.
– Мне кажется, если стиснуть зубы покрепче, можно будет терпеть.
– Ты думаешь о смерти, Жени?
– О нет, не о смерти, – возразила она, – о том, что до, а значит о жизни.
Он засмеялся, но она вдруг стала серьезной.
Для меня важно одно – если и тебе будет тогда
больно, я хочу взять твою боль на себя. Всю до капли. А поэтому ты должен быть рядом, когда это случится. Обещай.
Он приехал сразу, как только услышал. Ему сказали, что на ней нет живого места, и он готов был увидеть что-то страшное. А увидел белое, почти детское личико. Глаза, полные боли, спрашивающие: “За что мне?” и “Почему же ты не поможешь, ты ведь такой сильный?” Но он не мог ей помочь. Он не мог даже ответить, сказать, что и для него это армагеддон, что и ему страшно. Она кусала губы.
– Так долго… Но ты не бойся, я потерплю. Пожалуйста, не бросай Кэти, она всегда была милой собачкой и она так тебя любит… И никогда не покупай этих супов в баночках. Помнишь, как тебе в последний раз было плохо? И вообще, береги себя. Жизнь стоит того. Я никогда тебе не говорила, кажется, но я очень тебя люблю, очень.
Она замолчала и закрыла глаза .
Он знал, что тоже должен сказать ей то, чего раньше никогда не говорил. Но как он мог найти в себе силы? Он наклонился к ней. И вдруг она снова открыла глаза и смотрела на него, уже не спрашивая, а понимающе.
– Прости, я не сдержала своего обещания. Помнишь, я говорила, что заберу твою боль? Я не могу…
Буквы плыли перед глазами. Кажется, было уже одиннадцать и, пожалуй, пора было спать. Почему он вдруг вспомнил Жени? Так живо, когда уже столько лет… Он бросил окурок в пепельницу, свернул газету и встал. Два месяца обедов вместе и странных, почти театральных диалогов. А потом столько лет, полных газет и сигаретного дыма, пирожков за пятьдесят копеек. Но почему он так и не сказал ей? Он не знал.