Повесть

1

Ночь не имела начала. Пустота была единственной сущностью. Вечный холод. Безграничность.
Маленькие колокольчики на бортах моей лодочки тоненько звенели. Их звон нарушал гармонию ночи. Сама лодочка светилась мягким серебристым сиянием. Мне не было страшно. Только хотелось чего-нибудь горяченького. Я плыла сквозь мрак, кажется, целую жизнь. И, сказать по правде, плыла бы еще и еще.
Но вдруг из темноты вынырнула скала, тут же сделавшись точкой отсчета в этом странном мире. Пустота мигом потеряла смысл и стала расступаться, опадать черными клочьями. Моя лодочка неслась все вперед. Теперь острые края гигантского камня были совсем близко, и я с ужасом подумала, что разобьюсь, но тут зазвонил телефон, и я открыла глаза.
Красивый сон! Сотворение мира, да и только…
День начинался скверно, как и большинство дней. Часы показывали одиннадцать. Голова никак не желала отрываться от подушки. Телефон в сумочке надрывался.
Стараясь делать как можно меньше движений, я извлекла мобильный. Номер, высветившийся на дисплее, был незнакомым.
– Алло!
– Здравствуйте, Стася! Это Владимир Андреевич… Ну, помните, Ира нас познакомила?..
Я старательно шевелила мозгами. Ира – моя одногруппница? Или Ира – моя соседка? Скорее первое… А!.. Конечно… Дядя пишет стихи. А Ирка ляпнула, что я – настоящий критик. На самом деле, я просто обожаю поэзию, правда, далеко не всю.
– Да… – протянула я.
– Значит, можно я привезу вам свою рукопись? – обрадовался Владимир Андреевич. – Вы просто почитайте и скажите, что об этом думаете.
Я скривилась. Почитать почитаю, конечно. Только правды я вам все равно не скажу.
– Вы знаете, где мое общежитие? Приезжайте.
В комнате было адски холодно. За окном моросило. На холодильнике лежала записка. «Солнышко, суп на столе. Прокипяти его и поешь. Потом не забудь убрать в холодильник». Этот суп мы все втроем ели уже четвертый день, и я решила, что лучше приготовлю себе яичницу.
Каждое утро похоже на своих братьев, и все они одинаково омерзительны, по крайней мере, когда накануне ложишься далеко за полночь и поэтому дрыхнешь до полудня.
Яичница подгорела. И когда я пыталась отодрать ее от сковородки, телефон зазвонил снова. На сей раз номер был другой, и опять-таки незнакомый.
– Алло!
– Приве-ет! Узнала?
Я не узнала.
– Да это же я! Влад! Так-то ты помнишь бывших одноклассников!
Я мысленно удивилась и выругалась одновременно. Ой, почему с утра меня не оставят в покое.
– Слышь, Стась, ты же английский учишь, да?
– Ну.
– Тут работка есть для тебя.
Так, ему задали дико трудный перевод, а скоро зачет, и оценки надо вытягивать. Но это, чур, не ко мне.
– Ой, Влад, я так занята, грузят страшно…
– Стась, не будь… глупой. Слушай меня. Тут моя мама познакомилась с семьей американцев. Короче, они по-русски «ни бе, ни ме». Ищут, кто бы их поучил. Платить будут, знаешь сколько!..
Я тупо молчала. Вот так предложение.
– Эй, ты еще со мной?
Буду себе сок покупать каждый день… Круто! Я подошла к окну. За мутным стеклом открывалась темная от дождя дорога. Какой-то мужчина в серой куртке стоял у входа в общежитие и курил, а с крыши изредка шлепались крупные капли прямо на его лысоватую голову. Во внезапном просветлении я подумала, что это, наверно, Владимир Андреевич меня ждет, а я еще даже не оделась.
– Слушай, Влад. У меня вторая смена. Их устроит, если мы будем с утра заниматься?
– Ну, это ты уже с ними договоришься. Запиши номер.
– Влад… Всю жизнь мечтала подзаработать… В общем, с меня шампанское!
Через пять минут я уже была на улице. Владимир Андреевич выглядел лет на пятьдесят пять. Темное худое лицо как бы предупреждало о скверном характере его обладателя, но улыбался он приветливо, даже смущенно, демонстрируя желтые неровные зубы.
Говорить мне с ним было не о чем, поэтому, когда толстая, свежеотпечатанная рукопись перекочевала из его сумки в мои руки, я поспешила распрощаться, уверив, что позвоню, как только прочитаю. И вернулась к остывшей уже яичнице.

На первых двух парах у меня были «языки», зато на третьей – «литературе» – я извлекла рукопись и углубилась в чтение.
Потом взяла карандаш, подчеркнула слабую рифму и написала у себя в блокноте: «Явь – это кожица яблока».
За время, пока я переворачивала страницу, успела услышать, что лектор говорит о древнегреческой комедии. Так, еще одно занятие – и начнутся семинары…
Потом я лектора уже не слышала – больше ни слова за всю пару. Стихи были как мозаика: смотришь вблизи – только цветные стеклышки, красивые, но не имеющие смысла, смотришь издали… Издали смотреть я не умела и не любила. Стихи нельзя понимать или объяснять, их надо чувствовать, как музыку… «Мир, в общем, неправильный, но его нельзя опровергнуть» – написала я в блокноте, дочитав рукопись. Сравнила две записи: «Явь – это кожица яблока», «Мир неправильный, но…» Нарисовала мост, потому что никак не могла найти слова, для новой мысли. Потом пара закончилась.

От метро до общежития – десять минут. Я возвращалась всегда одна. И для меня это было время, когда можно ни о чем не думать и смотреть на фонари, отраженные в канавке слева от дороги.
Когда я пришла, Оксана и Тамара были уже дома. Тамара читала, закутавшись в одеяло и иногда протягивая руку к чашке с чем-то горячим. Оксана разговаривала по телефону. За этим занятием она проводила большую часть суток.
Я вылезла из грязных ботинок, стараясь не касаться их руками, швырнула на кровать куртку, шарф и сумку. В комнате было жарко. Пахло кофе и сигаретами – Оксана курила, и, хотя делала она это только на кухне, запах все равно клеился ко всем вещам. Впрочем, я не возражала.
Вечер шел своим чередом. Ужинать было нечем, и я уселась за уроки. Через полтора часа французских упражнений я подумала, что хорошо бы выпить кофе. Оксана закончила свой разговор на патетической ноте. Я потянулась к чайнику.
– Будете?
– Давай!
Тамара отложила книгу.
– Представь, Стася, Лиза наша, кажется, беременна, – сообщила она.
Я пожала плечами.
– Вам с сентября так кажется. А ты читаешь что-то новое?
– Да вот заглянула сегодня в «Книжный мир». Обложка красивая, а так…
Я взяла у нее книгу. «Черная роза».
– Это о чем?
– Детектив.
Я предпочитала читать про ведьм и магов. Книга вернулась к хозяйке. И только тогда я вспомнила про рукопись.
– А мне сегодня такой дядя звонил… – протянула я, роясь в сумке. Оказывается, стихи меня задели. Дико захотелось перечитать.
– Так ты идешь на свидание? – осведомилась Оксана.
– Что? А… нет… Он – поэт.
– Тебе надо было на филфак, литераторша, – проговорила Тамара.
Закипел чайник.
Я пробежала глазами по первой странице. Вспомнила свою запись в блокноте. Потом отдала рукопись Тамаре и вернулась к французскому.
– Если понравится, черкни чего-нибудь, – попросила, не оборачиваясь. – А то он хочет услышать мое мнение, а у меня оно, знаешь… «Явь – это кожица яблока…»
– А давай я напишу, – предложила Оксана. – Коротко и ясно. Два предложения, но по сути.
– Пишите, кто хочет, – согласилась я.

Перед самым уже сном, когда выключили свет, Оксана отправилась курить. Без нее в комнате всегда становилось просторнее и тише. За три месяца нашего знакомства я еще не привыкла к этому ее качеству. Когда Оксана рядом, кажется, все нормально. Но когда она выходит… Вот и теперь я вздохнула полной грудью и стала вслушиваться в звуки, доносящиеся с улицы: шум проезжающих машин, шлепанье капель.
– Стась, – позвала Тамара.
– А?
– Можно тебя спросить?.. Что тебе снится?
Я удивилась. А потом вспомнила свой сегодняшний сон. Сотворение мира…
– Мне… много красивого… А чего ты спрашиваешь? Ну, снится мне город… И я иду с кем-то по улицам, но лица не вижу… нет, не так. Вообще его не вижу. Но он там, со мной, и от этого так тепло и спокойно… Говорят, нельзя рассказывать.
– Стась, посиди со мной ночью. Можешь?
Я поднялась на локтях.
– В каком смысле?
Она смутилась. Даже в темноте я видела, как она покраснела. Я встала.
– Том, что случилось?
– Мне страшно. Только Оксане не говори…
– Объясни мне…
Открылась дверь. В комнату плеснуло светом из коридора. Засвистело, сжимаясь, пространство.
– Хорошо, – сказала я одними губами. – Утром отосплюсь.

Тамара проснулась около шести. Я вылезла из мутной полудремы, разжала онемевшие пальцы, выпуская ее руку, рухнула на свою кровать.
Около одиннадцати опять позвонил поэт. Кажется, для него это было время телефонных разговоров.
– Ну, как стихи?
– Замечательные, – сказала я.
Он вздохнул.
– Стасенька, вы же понимаете, это не ответ. Что, совсем никаких эмоций?
Я прижала кончики пальцев к правому виску, потому что там болело больше всего. Пальцы были холодными.
– Очень много эмоций.
Он молчал, и мне стало невероятно, до мурашек в груди, его жалко.
– Я так думаю, это стихи о рождении… – начала я беспомощно. – Чего-то самого главного… что осталось людьми незамеченным… и в этом трагедия…
Я замолчала, ужасаясь тому, какой бред несу.
– Вы так думаете?
– Нет, – призналась я.
– А может, мы с вами встретимся… в кафе, например? Завтра утром вас устроит?

На первой паре у нас была контрольная, и я написала ее премерзко. В перерыве спустилась в кафе. Надо было спросить у Тамары, что снится ей.
На латыни у меня в сумочке зазвонил мобильный. Проклиная звонившего, я вылетела в коридор.
– Стась, – сказала Оксана. Я не дала ей времени произнести еще хоть слово.
– Спасибо большое, что звонишь! Ты, разумеется, не знала, что у меня пара! Или хочешь сообщить, что мир перевернулся?
– Я в больнице. Не сможешь ли и ты приехать?
– Где?! Что случилось?
– Томка… вены порезала.
Я прислонилась к теплой, в новых европанелях, стене.
Реальность всегда доходила до меня медленнее, чем до нормальных людей. Как правило, это приводило меня в бешенство, но иногда помогало. Я начала осознавать случившееся, только когда белые стены и бесконечные, освещенные трубочками ламп, коридоры остались в прошлом, когда я швырнула на кровать куртку, шарф, сумку, точно так же, как делала это каждый день.
– Я только в киоск вышла, за сигаретами, – сказала Оксана бесцветным голосом. – Будешь кофе?
– Из-за чего она? – спросила я.
Оксана пожала плечами.
– Это хорошо, что я только в киоск, а не куда-нибудь… к метро… Тебе на завтра много задали?
Я подумала.
– Да наверно, вообще не пойду завтра… Уеду домой. Пятница… а там – выходные…
Оксана пролила кипяток на пальцы, опустила чайник на стол и поднесла руку к губам.
– Не веди себя глупо, – попросила она шепотом. – Сбежать проще всего. – Она выдержала паузу. – С Томкой все будет нормально, сказали же тебе. Мама ее заберет.
– А у нее, вроде, неблагополучная семья? – спросила я неуверенно. Оксана не ответила.

Вторая бессонная ночь далась мне на удивление легко. Мы с Оксаной не переставая пили кофе. У него был привкус земли, и мы поклялись друг другу, что в жизни больше не купим такой дряни. Ближе к утру я собралась с духом и рассказала про Тамарину просьбу посидеть с ней.
– А… Ну, вот то-то и оно. С психикой проблемы, – резюмировала Оксана. – Иначе – чего бы? А знаешь, как я испугалась…
Потом Оксана ушла в институт, а я не стала ложиться. Приготовила мясо, лежавшее в морозилке еще с сентября, потому что ни у кого на него не хватало времени. Потом убралась. О назначенной встрече я вспомнила, только услышав в трубке обиженный голос Владимира Андреевича.
– Стасенька, а я вас жду…
– Простите меня, ради бога! – забормотала я, влезая в куртку. – У нас вчера… кое-какие неприятности… Совсем из головы вылетело…

Кафе, выбранное поэтом, не представляло собой ничего особенного: темная комната, полная сигаретного дыма, мягкая музыка из-под потолка. Но я бывала в таких местах слишком редко, и забегаловка, пожалуй, вызвала бы у меня бурю восторгов, если бы не…
Поэт смотрел на меня как-то странно… встревожено, что ли.
– Что вы будете? Кофе?
Я содрогнулась от такого крамольного предложения. Почему все в мире помешались на этом напитке?
– Чай… с лимоном…
Он усмехнулся.
– Замерзли?
В кафе было душно, а я надела теплый свитер, так что теперь пот ручьями лился по спине, но переубеждать Владимира Андреевича я не стала.
Он тоже взял себе чай. Откинулся на спинку стула и смотрел на меня, не отрываясь. Прищуренные глаза делали его похожим на старого худого вечно голодного кота.
Ну, так что вы скажете о… – начал он. В этот самый момент я поняла, что под потолком поет Челентано, и чуть не завыла – так нравилась мне эта песня.
– Ой, вы уже где-то витаете! – возмутился Владимир Андреевич. – Да с вами же невозможно разговаривать.
Я удивленно подумала: «А что ему, собственно, от меня надо? Чего он прицепился-то ко мне?» Надо было что-то сказать. Я поколебалась и полезла в сумочку за блокнотом.
– Хорошо, – проговорила я медленно. – Вы хотите узнать, что я думаю?..
Я вырвала страничку с двумя фразами и нарисованным мостом и протянула ему. Он созерцал листок несколько секунд, и по его лицу ничего нельзя было понять. Потом улыбнулся, широко, открыто, как ребенок.
– Я еще никогда не получал бoльших комплиментов.
– А? – спросила я, опуская чашку на стол.
– Очень лестное мнение, – произнес он. И добавил, подумав: – Очень хотелось бы встречаться с вами иногда… У вас интересное видение мира.
– У меня вообще нет никакого видения мира. У меня есть первая пара в полвторого. Уже двенадцать, а мне еще надо зайти в общежитие.
– Я вас провожу?
– Нет, нет! – я в ужасе замахала руками.

Следующие несколько дней прошли в состоянии шока. На выходные я все-таки сбежала домой. Там ничего не изменилось за… Сколько это я отсутствовала? Там время вообще не шло.
– Стася, скоро новый год, – сообщила Жанна. – Я хочу, чтобы ты привезла мне цифровой фотик.
– А крокодила в шоколаде не хочешь?
Я вспомнила те блаженные времена, когда Жанке было пять, а мне – десять. Я тогда рассказывала ей сказки, каждый вечер, про то, что на луне живет дракон. Это такой добрый дракон с длинным хвостом и огромными крыльями, и когда я вырасту, он на мне женится. Жанка верила и злилась, что для нее дракона не нашлось. А я не доставляла себе труда выдумать жениха и для сестры. Мой дракон был несравненный. Где-то в глубине души я до сих пор его ждала.
За последние годы Жанка испортилась безнадежно. В сказки она больше не верила, искусствами не интересовалась, даже снов своих не помнила. Так, незаметно, нам стало почти не о чем говорить, потому что, когда я рассказывала о прочитанных книгах, она не понимала и откровенно скучала, а когда она заводила речь о новых шмотках, меня бросало в жар. «Мама, – орала я в отчаянии. – Ей тринадцать лет! И о чем она думает?»
– А ты опять подаришь мне энциклопедию? – осведомилась Жанна. – Тогда, не утруждай себя. Я обойдусь без подарка.
– Солнышко! Моей скромной стипендии вряд ли хватит на журнал «Натали», так что без подарка ты действительно обойдешься.
После праздничного обеда в честь моего возвращения Жанка схватила за хвост кошку Афанасию и не отпускала добрых полчаса, наслаждаясь диким визгом и убегая при этом от мамы.
Вечером мне позвонил Влад.
– Ну, так как с шампанским?
Я ошарашено молчала.
– Нравятся американцы? Стась, у тебя такой прикол молчать все время?
– Понимаешь… я… мне было некогда…
– Стася!
– Я их телефон потеряла, – проговорила я, подумав, что, кажется, действительно его потеряла.
– Издеваешься, – подытожил Влад шепотом. – Ты им еще не звонила? Не хочешь – так прямо и скажи!
Я впилась ногтями в ладонь. Стыдно. Завтра же позвоню им…
– Влад, я им позвоню в понедельник! У меня… я, правда, не могла!
– Твое дело, – сказал он все так же возмущенно.

Ночью пошел первый в этом году снег, поэтому утро моего отъезда было сахарным и хрустящим. Я обожала нашу квартиру, когда ее заливало солнце.
– Я буду скучать! – крикнула Жанка через весь коридор. В пижаме с обезьянками она выглядела совсем ребенком.

В общежитии меня уже поджидала записка от Оксаны. «Без тебя умирала от тоски все выходные. Купи сливочного масла, а то у меня ни копейки».
Я сделала себе чай и посмотрела на часы. До пар еще оставалось немного времени. Стиснув зубы, я позвонила американцам.
– Hello! – сказал мягкий женский голос в трубке. Такие голоса обычно принадлежат автоматам, компьютерам, прочим машинам…
– Missis Rainfield? – спросила я, с ужасом понимая, что не помню ни одного английского слова.
Впрочем, когда американка довольно понятно подтвердила мое предположение, я смогла с горем пополам втолковать ей, кто я такая и чего хочу. Мы договорились встретиться на другой день утром. Я судорожно шевелила мозгами, пытаясь вспомнить, не назначала ли я уже свидания поэту на это самое время. Но память отказывалась выдавать информацию.

После обеда опять пошел снег.
Оксана уехала ночевать к подруге. И я, предоставленная сама себе, весь вечер провела у окна. Проезжавшие мимо машины бросали на потолок за мою спину подобие серебряных крыльев. В доме напротив аккуратно светились занавешенные окна. На улице ни души. Только какой-то мужчина стоит напротив входа в общежитие спиной ко мне. Курит. Лохмотья снега на черной куртке, на волосах. И так близко! Кажется: протянешь руку – и снег можно будет смахнуть, и пальцы станут мокрыми…
Я вдруг поняла, что в комнате невообразимо жарко. Подумала немного и принялась открывать окно. Порыв ветра резко распахнул створки…
Мужчина оглянулся – так, короткий взгляд через плечо. Наши глаза встретились. Он бросил сигарету в снег и зашагал прочь.

2

Крошечные бабочки наполняли воздух. Было тепло и пахло чем-то сладким. А я так устала… Хотелось просто завалиться в высоченную золотистую от постоянного солнца траву. «Пройди еще немного», – сказал внутренний голос. Его я привыкла слушаться, поэтому сделала над собой усилие. И не пожалела.
За невысокой живой изгородью оказался яблоневый сад. Тяжелые желтые плоды клонили ветки к земле. Пахли солнцем. Оставалось только перелезть через изгородь.
В двери повернулся ключ.
– Salut! – заорала Оксана. А я совсем не хотела просыпаться…
– Дрыхнешь! – возмутилась подруга, сдергивая с меня одеяло. – Ну, уже сказка закончилась! Вставай! Разговор есть.
Она даже не подозревала, до какой степени была права: сказка на сегодня, действительно, закончилась.
Утро было невыносимо, как и все его братья…
– Валяй, выкладывай, – предложила я, возвращая одеяло в свое распоряжение. Оксана, кажется, смутилась.
– Да неудобно тебя просить, вообще-то.
– Тогда не проси.
– Может, кофе?
– Не-е! С этим я завязала.
Воцарилось молчание. Причем все это время последний кадр из моего сна висел у меня перед глазами. Я подумала, что сейчас отвернуться бы к стенке...
– Мне вот один знакомый звонил… – проговорила Оксана. – Приезжает сюда по делам… Ну, заодно и в гости… Больше чем знакомый, честно говоря…
– Любовь твоя, что ли?
Картинка из сна жалобно дернулась и растаяла. Оксана тоже дернулась, мотнула головой, так что рассыпалась ее хитроумная прическа. Оксана встала и спряталась за дверцу шкафа с зеркалом. Так ей, кажется, было легче разговаривать.
– Просто друг детства, – объяснила она. – Вот приезжает… негде остановиться… А у нас Томкина кровать все равно… Короче, я хотела попросить…
Я тоже встала.
– Ну и чего было ломаться?
– Так мужик же чужой!
Я уже опаздывала к американцам. Бурная какая-то у меня жизнь получается. Сплошные знакомства. Я зевнула. Утро ничуть не стало лучше за последние пять минут.
– А ты чего не в институте? – воскликнула я вдруг.
– Первой пары нет, – отмахнулась Оксана.

Рейнфилды ютились в трехкомнатной квартире на седьмом этаже. Причем подъезд в их доме был самый обыкновенный – ни охранника вам, ни даже элементарного домофона. Я подумала, что иностранцы, должно быть, ужасно страдают, наблюдая ежедневно облезлые стены и заплеванный пол.
Семейство состояло из мамы Моники, папы Дэвида (обоим немного за тридцать) и пятилетней Дженифер. При первом знакомстве все они показались мне невероятно милыми. Скорее всего, дело было в том, что они улыбались не переставая.
– Это так любезно с вашей стороны, что вы согласились помочь нам, – говорил Дэвид.
Я подумала, что бoльшая любезность была с их стороны – со стороны денег – и, не желая перегибать палку, просто улыбнулась в ответ. Заразительное, оказывается, дело – улыбаться.
– Разница между культурами… Моника, например, никак не привыкнет к… транспорту… Это метро – убийственно.
– А магазины! – воскликнула Моника.
Беседа принимала приятный оживленный характер.

В подземке было невообразимо душно. В электричке справа от меня женщина пенсионного возраста читала детектив в тонкой обложке. Молодая мама слева безрезультатно пыталась утихомирить свое чадо. А напротив меня мужчина лет сорока… Стоп! Где я его видела? Ой, где? Он как бы вышел из моих снов. А лицо вроде незнакомое… Но… Следующая станция. Он выйдет. И я так и не вспомню. И его лицо сотрется из моей памяти к завтрашнему утру… А ведь может быть по-другому…
Я поймала на себе его взгляд, и тогда он сказал через весь вагон:
– Вы вчера смотрели из окна. Я тоже долго не мог понять.
Мне его объяснение не помогло ничуть. Я схватила сумочку, закинула ногу на ногу, поправила волосы, посмотрела в пол, опять на него, при этом лихорадочно шевеля мозгами. Он меня все-таки знает. Значит, и я должна бы…
Он улыбнулся уголками глаз.
– Может, сядете сюда, поближе?
Его звали Георгий, и ехал он до конечной, как и я.
– А как же вы все-таки вспомнили?
Он слегка пожал плечами.
– А у вас лицо нетипичное. Не то, чтобы красивое. С таких, как вы,
портреты писать. А вообще-то, я и сам себе удивился…
– А кем вы работаете, Георгий? – мне с первой секунды понравилось
произносить его имя, и я делала это при каждой подвернувшейся возможности. – Надеюсь, вы не поэт? Не писатель там какой-нибудь?
– Экономист. А что у вас против писателей?
Я задумалась.
– Видите ли, в человеке не может быть все хорошо. Если он пишет гениально, то он – обязательно навязчивая зануда. Я раньше не знала. Обидно, правда?
– Ну, а если он пишет не гениально?
Я снова задумалась:
– Тогда он, к сожалению, еще более навязчивая зануда. Хотя, наверно, что-то хорошее в нем все равно есть. Такой закон.
– Закон чего? – спросил он.
– Как же чего? Чего хотите. Мира. Жизни. Правило такое в нашей игре, вот и все.
– Значит, вы играете? Вставайте! Приехали.
Мы поднялись по самому длинному в городе эскалатору, и мой новый знакомый пожал мне руку:
– До свиданья, Стася! Приятно было поболтать.
…А когда мы еще были на эскалаторе, светильники по обеим сторонам от нас плыли, как заколдованные, и так красиво!
Спасибо моей замедленной реакции! Мне захотелось плакать только перед дверями в аудиторию. А не там, на снегу, когда он сказал: «До свиданья, Стася!» И даже не через минуту, когда я шла вдоль витрин и когда он еще мог меня видеть. А он смотрел? Оглядывался? Думаю, нет.

Одна из наших трех англичанок заболела. Значит, второй пары не будет. И на третью – лекцию – можно, разумеется, не идти. Я очень подозревала, что Оксана еще не дома. А одиночество меня не влекло. Но выбора не было. Единственное, что я могла еще сделать, – это зайти в аптеку. Ужасно болела голова.
В коридоре общежития было как всегда темно. И несло китайской кухней. Прислонившись к моей двери, стоял мужчина.
– Можно?.. – сказала я, лишь бы что-то сказать, и попыталась его
отодвинуть.
– Здравствуйте! – сказал он. – Вы, кажется, Стася.
А у меня уже прямо-таки популярность!
– Вы, наверно, Оксанин друг! Сейчас впущу вас…
– Я – друг Тамары. Хочу поговорить.
Я выронила ключи. Что такое?! То ли просто плохой день, то ли мне вообще не везет.

– Может, чаю? – предложила я неуверенно. Гость не ответил, и я подумала, что он так и будет молчать все время, потом просто встанет и уйдет.
Его взгляд скользил по комнате и остановился над Тамариной кроватью, на двух постерах ее любимой французской актрисы. Гость судорожно вздохнул, и я испугалась, что он расплачется. Вот уж не знала, что у Тамары такой…
– Почему она это сделала! – спросил он глухо.
– Понимаете, у нее, кажется, были проблемы с психикой…
Глупо! Когда их нет, человек не режет вены.
– Ну, вроде, в семье что-то неладно…
Я умоляюще посмотрела на него, но губы его оставались крепко сжатыми.
– Не знаю я, почему. Никто не знает.
Гость пошевелился. Стул под ним затрещал, и на одну ужасную секунду мне показалось, что ножки обломятся.
– Плохая у вас мебель, – сказал гость с сожалением. – Я вот, например, себя виню. Меня, кстати, зовут Виталий. Извините, что не представился сразу. Я на философском в том же институте, где и вы. Кажется, я теперь брошу…
Он снова замолчал. Это начинало действовать мне на нервы. С минуты на минуту заявится Оксанин приятель, а мне еще надо убраться, ну хотя бы подмести.
– Вы пришли мне пожаловаться? – спросила я грубо. – Мне ничуть не легче вашего. Я по ночам спать не могу.
Виталий встал. Зашагал взад-вперед по нашим стареньким дорожкам, оставляя мокрые следы своими ботинками.
– Ну, так вам будет еще хуже, когда вы узнаете…
Он полез за пазуху:
– Вот это вам, случайно, не знакомо?
У него в руке были какие-то листы в файле.
– Вы ей дали! Она начиталась! Раньше всегда говорила, что верит в добро, в то, что мир улучшается с каждым днем. А когда прочитала… Такие стихи… жечь надо!
Я никак не могла поймать нить его мысли. Стихи? Я дала Тамаре? Только рукопись Владимира Андреевича…
– Вам бы и в голову не пришло, что из-за стихов можно… – продолжал
Виталий, понемногу переходя на крик. – А Тамара – тонкая натура! Она мне в тот день сказала, что мир несовершенный. Что ей в нем страшно! Так страшно, что она бы кожу с себя содрала! Вот забыла сумочку… со стихами.
Он швырнул рукопись на пол, в эту минуту открылась дверь, и на пороге появился невысокий темноволосый парень с сумкой «Аdidаs» через плечо. Виталий обернулся, помедлил секунду, оттолкнул парня и вышел.
Я опустилась на кровать, страстно желая провалиться сквозь пол.
– Привет, – сказал парень, закрывая дверь. – Я, кажется, помешал семейной ссоре? Оксаны еще нет? У вас можно не разуваться?
Я подняла с пола рукопись. Пролистнула ее. В конце карандашом были сделаны какие-то малопонятные пометки.
– Делайте, что хотите. Оксана сейчас придет.

Вечером на меня напала меланхолия. Я оставила осчастливленную Оксану с ее другом детства, или кто там он был… и ушла в сумерки. Шел снег. У меня мерзли руки. Я спустилась в метро. Там было неприятно людно. Я доехала до конечной и вернулась обратно. Надо будет позвонить поэту, «порадовать». Стихи, как оказалось, просто гениальные… Потом я подумала, что, может, Георгий живет где-то в этом районе, будет возвращаться с работы, и мы опять так счастливо, случайно встретимся.
Но чудеса случаются, только когда их ждешь меньше всего.
Возле моего общежития стояла компания. Я внутренне сжалась. На меня тут же скользнули рассеянные взгляды. «Держись!» – сказала я себе и высоко подняла голову. Тут же оступилась и чуть не плюхнулась в свежий снег прямо под ноги веселым студентам.

Я замерла у двери в свою комнату и прислушалась. Оксана смеялась. Почти безостановочно и, на мой взгляд, как-то неестественно. Я стряхнула снег. Вошла.
– Привет!!! Ты как ледышка! Уже знакома с Максимом? А, ну да! Естественно! Фу, какая я глупая! Сделать тебе чай!
Я помотала головой. Единственное, чего я сейчас хотела, – спать.
Максим смотрел на меня, не отрываясь, но я не придала этому значения. Казалось, щеки никогда не перестанут гореть после мороза. А руки вообще атр… ро… фируются…
– Холодно будет ночью, – заметила Оксана.

3

Пустая проселочная дорога изгибалась, резко уходила вверх. Тамара стояла у невысокой изгороди, водила босой ногой по земле. За изгородью был пруд. Сухие листья укрывали отвесный берег, шевелились, будто живые. Немецкая овчарка у ног Тамары нервничала, била хвостом, хотела домой. Тамара, наоборот, домой идти не хотела. Простояла бы здесь всю жизнь. А еще лучше – вообще исчезла бы. Ей было страшно. Явь казалась тоненькой пленкой, которая в любую минуту может порваться, выпуская наружу суть. Нечто глубокое и темное, непостижимое и в то же время помещающееся в душе одного человека. Потом она старалась не думать о глупостях. Даже начала повторять таблицу умножения. Но тут появилась я. Овчарка занервничала еще больше. Порыв ветра подбросил черные Тамарины волосы вверх, спутывая.
– Я поняла одну очень важную вещь, – сказала она, глядя в сторону.
– Что?
– Теперь неважно. Впрочем, я скажу… Я подумала, что…

У меня в сумочке зазвонил телефон.
Я с них спущу шкуру! Кто бы это ни был! Какой скверный сон! Мне никогда раньше не снились такие. Надо позвонить Тамаре! Сегодня же! Спущу шкуру! Телефон надо на ночь отключать! Шкуру!..
– Я не очень тебя разбудила? – спросила Оксана из трубки. Я ограничилась судорожным вздохом.
– Просто хотела попросить, чтобы ты… Ну, там в холодильнике – сковородка с макаронами по-флотски. Разогрей, пожалуйста… Ну, для Максима…
Я вздохнула еще раз:
– Не бойся, с голоду умереть твоему любимому не дам.
– Стася!!!
– Да ладно… От правды ведь все равно никуда… Ну, пока. Не трать деньги попусту.
Я потянулась, ощущая неожиданную боль во всем теле. На Тамариной кровати зашевелилось одеяло, и из-под него вынырнула черная голова Максима:
– Ну, ты и дрыхнешь! Уже одиннадцать! Мне выйти, чтобы ты переоделась?
Я потянулась еще раз. Голова казалась набитой ватой. Я попыталась сделать какой-нибудь вывод. Он свелся к тому, что я простыла.
– Не выходи. Я пока не собираюсь вставать.
Ну, у меня и голос!
– Оксанка просила, чтобы я согрела тебе завтрак, но, похоже, тебе придется самому…
Он посмотрел на меня проницательно.
– Заболела?
Я кивнула.
– Тогда можно, я сделаю тебе чай? Таблетки у тебя есть?
– Таблетки – вон там, на полочке. В холодильнике – лимон. И еще где-
то должен быть мед.
Мне вдруг понравилось, что обо мне будут заботиться, и я решила
пользоваться неожиданной добротой Максима на полную катушку.

На пары я, естественно, не пошла. В двенадцать Максим ушел по делам. До прихода Оксаны было еще далеко. И, чтобы не заскучать, я достала телефон. Позвоню Владимиру Андреевичу, пока у меня такое безразличное настроение. В любом случае ему надо сообщить новость.
– Здравствуйте! – голос поэта звучал отчужденно.
– Это Стася. Вы больше не хотите поговорить о том, что есть мир, реальность и в чем смысл жизни?
– Вы простыли? Вы всегда думаете о грустном, когда болеете?
– В общем, да. Но это не важно. Я узнала вчера… И подумала, что вам тоже стоит знать… Из-за ваших стихов одна моя подруга порезала вены.
Он молчал, и я добавила:
– Не бойтесь. Ее вовремя нашли… Вы же хотели услышать мой отзыв. Вот он.
– Извините, – сказал Владимир Андреевич сдавленно. И связь оборвалась.

Ночью мне не спалось. В коридоре пахло элеотеракоком. Я бродила по кухне, дрожа от холода, возвращалась в комнату, наливала себе воды. На цыпочках, чтобы никого не разбудить, пробиралась к кровати. Чувствовала на себе взгляд Максима и снова убиралась на кухню.
На улице лаяла собака. Капало с крыши. Неужели снег растает?

Громадина зaмка дышала, как чудовищный зверь, извергая пламя. Темные костры поднимались у стен, желая слиться в один гигантский костер. Зaмок дрожал, и, кажется, где-то рядом разверзлись ворота между двумя мирами, слишком много людей отправлялось на тот свет каждую минуту. Но о людях не думали. Важен был только исход битвы.
Женщина бежала бесконечными коридорами. Камни под ее ногами содрогались, и она кожей чувствовала, как протекает сражение. Пламя факела в руках отражалось в ее безумных черных глазах. Вспыхивало и вновь меркло. Но даже если бы факел потух, она нашла бы дорогу. Ступени… Опять коридор… Вперед! Вот и лестница, ведущая на башню.
Сердце в груди женщины готово разорваться. Но ее тело теперь – черные камни стен, обжигаемых кострами. И ее душе нет дела до маленького живого комочка плоти. Винтовая лестница. Небо распахивается, как взрыв.
Вот она и на верхней площадке. Люди на стенах и внизу замечают ее. Вопли ужаса разрывают ночь, сливаясь в один нечеловеческий крик. Еще бы! Сама черная королева встала из-под земли…
Ветер играет волосами женщины, и в этот момент я понимаю, что она – это я… И просыпаюсь.

– Стась, тебе сегодня лучше?
Оксана стоит у окна, красит губы.
Ну и сон! Должно быть, что-то вроде того снилось Тамаре… Я так и не успела спросить у нее.
– Снег растаял?
– Ага. Сплошная слякоть.
Я прислушалась. Дворники сгребали с дорог остатки снега.
– Зачем они это делают? Неужели не жалко!
– Наоборот, спасибо им.
– Ничего себе! Разве тебе не хочется нормальной зимы?
– Причем тут дворники! Они только делают свою работу. Им платят за это деньги.
– Они испортили снег!
– Думаешь, они его домой забрали?
Я усмехнулась. Хорошо бы так. Забрать себе домой весь снег с улиц и устроить Новый год.
– Все равно было бы лучше, если бы они его не трогали.
– Им платят за это деньги, – повторила Оксана.
– Да? А если я украду месяц, и мне будут за это платить деньги?!
Последнее замечание не было слишком логичным, но на Оксану оно подействовало. Она тряхнула головой и влезла в шубку.
– Непонятно, что обувать. В ботинках ноги замерзнут, а сапоги жалко – намокнут, развалятся… Так тебе лучше сегодня?
– Да вроде… По крайней мере, на пары я пойду точно. А перед этим еще предстоит свидание с американцами. Его-то я явно не могу пропустить.
Оксана слегка пожала плечами.
– Ну, смотри. Доиграешься, будут тебе потом американцы. Я тебе в больницу передачки носить не стану. Не рассчитывай.

Как оказалось, болела не одна я. У маленькой Дженифер была ангина. Девочка хныкала, звала маму и не желала пить таблетки. Дэвид смотрел футбол. Когда я пришла, он выключил телевизор и сказал, что наша реклама невыносима, наверно, потому, что половины не понять. Я заверила его, что для того и существую, чтобы помочь ему понять нашу рекламу.
Моника принесла три стакана апельсинового сока, и мы взялись за работу. Я тут же выяснила, что объяснить склонения существительных – выше моих скромных сил, что это, скорее всего, не то, с чего надо начинать, и что я даже не догадываюсь, с чего, в таком случае, надо.
– Мам! – закричала Дженифер из своей комнаты. Я отметила, что это слово, кажется, на всех языках мира звучит одинаково. Интересно, почему? Моника вышла. Дэвид откинулся на спинку стула и уставился на меня:
– Простите, что у нас дома сегодня такое творится… Я думаю, Дженифер не подходит климат. Она все время болеет. У вас здесь удивительно дешевое медицинское обслуживание.
Я пожала плечами:
– И удивительно плохое, боюсь. Вы очень скучаете по Америке?
– Я – нет. Мне там многое не нравилось. Большинство американцев уверены, что наша мания свободы нас и погубит. Считается, например, что скоро белые станут меньшинством и будут дискриминироваться другими группами. Я вообще плохо представляю себе, куда катится наша страна. Я работал учителем. Знаете, вдолбить что-то в голову детям просто невозможно.
– Моника тоже так думает?
Дэвид покачал головой.
– Она злится, что я ее сюда притащил. Ей здесь не нравится. Мне, впрочем, тоже.
Он замолчал, и я была поставлена в тупик его рассуждениями.
– Вот что, – предложила я, листая тетрадку. – Давайте начнем с другой стороны. Вот несколько выражений, которые могут вам пригодиться. Попробуем разобраться в них.
Вернулась Моника.

После пар я зашла в университетское кафе, взяла мак-кофе и два марципана. Кафе всегда действовали на меня успокаивающе. И кофе после долгого воздержания был особенно хорош.
Мне наконец-то удалось выбросить из головы все последние события, погрузиться в какое-то туманное забытье, из которого не хочется выбираться. Скоро Новый год, каникулы. Я уеду домой, отдохну. Я слишком много учусь, не жалею себя.
Сплетая цепочки из подобных заклинаний, я покинула кафе, взяла в гардеробе свою шубку и вышла на улицу.
Фонари. Колкий морозный воздух. Луна.
– Стася! – окликнули меня сзади.
Я обернулась, предвкушая что-нибудь скверное. От колонны отделилась и направилась ко мне тень Владимира Андреевича.
Я внутренне содрогнулась. Раз уж он стоял здесь и поджидал меня – дело совсем плохо.
– Добрый вечер, Стасенька, – сказал он жалобно. – Как поживаете?
Я отвела глаза.
– Спасибо, ничего. А вы?
– Да вот… Написал новые стихи. Может, почитаете?
Я вскинула брови. Мне вдруг сделалось мучительно страшно. Брать стихи не хотелось. Отказываться не позволяло естество. Ни одна нейтральная фраза, разумеется, не приходила в голову.
Он понял мое молчание по-своему.
– После того, что вы мне сказали, я думал, вообще не буду писать. Но вот, видите… Если вам неприятно… Я не обижусь. Мне вообще не следовало бы вам предлагать…
– Я возьму! С удовольствием! Это ведь совсем не связано…
Он протянул мне рукопись. Листы обожгли пальцы.
– Вы домой? Одна? Можно, провожу?
– Давайте, до метро. Ко мне долго ехать.
Он слегка пожал плечами.
– Скверно дома сидеть одному…
Я судорожно вздохнула. Мне и в голову не приходило, что у него может не быть семьи. Вернее, я вообще никогда не задавалась этим вопросом. «Ой, Стася! – воскликнула я мысленно. – Только не начни его жалеть! Это закончится отвратительно!»
– Ну, как хотите. У меня там плохой район…
Мы спустились в метро и подошли к киоску с игрушками.
– Год собаки идет, – сказал Владимир Андреевич. – Вам нравятся вот эти? Ими теперь весь город завален.
– Мне нравятся вон те, они, по-моему, скулят. Правда?
Молоденькая продавщица поспешила заверить меня, что они, безусловно, скулят. Вот так! Очень жалобно.
– Можно, я вам такую подарю?
Я заулыбалась и ничего не ответила. И пушистая, почему-то желтая собака отправилась в мою сумку.
Он проводил меня до хлебного магазинчика, где я вспомнила, что дома нет батона, и попросила его не ждать, пока я буду выстаивать очередь.
Мы попрощались.

Дома я застала грустную Оксану. Максим уехал.
– Жизнь не удалась, – резюмировала моя подруга.
Я кашляла. Надо все-таки было полежать еще денек дома… Мне до зуда хотелось хорошей книги, но таковой заведомо не было. Зная это, я все же отправилась рыскать в Оксаниных учебниках.
– Представь, наша Лиза собралась бросать курить, – сообщила Оксана. – Купила себе какие-то сигареты без никотина… Думает, поможет…
– А это у тебя откуда?
У меня в руках была потрепанная «Славянская мифология».
– Угадай с трех раз... Из библиотеки, конечно.
Оксана присмотрелась ко мне.
– Только не говори, что тебе такое интересно.
Я и сама не знала толком, но название манило. Уже на первых страницах я стала растворяться. В груди шевелилось что-то теплое и в то же время леденящее. Сварог… Мокош… Златогорка… В этих словах, в их звучании, скрывалось что-то большее, чем просто смысл. Я перекатывала их на языке, чувствуя горьковатый привкус. На пятой странице я поняла, что всю жизнь была язычницей. Все эти имена, которых я никогда раньше не встречала, были у меня в крови. И я как бы заранее знала все, о чем читала.
На десятой странице Оксана спросила:
– Ты догадалась, конечно, что ты ему понравилась?
Я прочитала еще несколько строчек, прежде чем до меня дошел ее вопрос.
– Нет! Ему – ты! Он ведь к тебе!..
Оксана встала, собрала со стола грязную посуду, подошла к двери:
– Ну ты и дура!

Вторая порция стихов Владимира Андреевича не произвела на меня большого впечатления. По крайней мере, из-за них никто бы не… Но так думать нельзя. Его собака сидела у меня на полке и улыбалась. Странно, но, после того как я пригласила его заходить на чай, он пропал. Как будто все, что ему было нужно, – это убедиться, что я дружески к нему отношусь.

В конце декабря, уже на зачетной неделе, пришло письмо от Тамары. Она писала, что лечится, ей уже лучше и в сентябре она снова начнет учиться…

Костер горел посреди леса. Я сидела в кругу света, обхватив колени руками. Я знала: там, в темноте, меня поджидает что-то ужасное. Хворост сгорал быстро. Круг света уменьшался. Еще немного, и холодные щупальца доберутся до меня. Я подвигалась все ближе к огню.
А потом они стали выходить из темноты, один за другим. Первой появилась Тамара, бледная, взволнованная, с рукописью в руках.
– Как, ты до сих пор не поняла? – возмутилась она. – Но ведь все так просто. Мир – это то, что в тебе. Хорошо, если твой мир светел. Тогда тебе нечего бояться. Хорошо, если в нем нет места аду… А действительность… Она исчезает, когда из глубины сознания начинает подниматься истина – пустота. Зажигай звезды, Стася, если ты это умеешь…
– Я боюсь, что костер погаснет, – сказала я.
Тамара бросила в огонь рукопись. Я ужаснулась. Но она успокоила меня, сказав, что рукописи не горят.
Потом вышел Владимир Андреевич. Он виновато улыбался и молчал. И ему нечего было бросить в мой костер.
Потом в круг света ступили Максим и Оксана. Они пришли с разных сторон и упорно не смотрели друг на друга.
– Не суши себе голову этими страхами, солнышко, – посоветовала Оксана. – Посмотри на часы – уже скоро утро.
А я все ждала одного единственного человека. А он все не приходил…

Я проснулась. Оксана красилась, влипнув носом в зеркало. У нее все зачеты давно закончились. И она «гуляла».
– Что недовольная? Нельзя такой быть с самого утра!
– Мне теперь снятся плохие сны, – я почувствовала, что сейчас расплачусь. Так не хватало мне моего «Сотворения мира».
Оксана засмеялась. У нее был талант смеяться над чужими неприятностями, делая их, и правда, ничтожными.
– Это потому, что ты давно не ела шоколада. Забей на все, пойдем погуляем.

В парке зимой было всегда пусто. Совсем неромантичная Оксана находила в этом какую-то романтику.
– Хочу показать тебе одно кафе. Там круассаны – просто что-то с чем-то! Я сама недавно его нашла. А вот мост. Я так его люблю. Смотри!
Мост был совсем маленький, с витыми перилами. Мы остановились и уставились вниз.
– Ты слишком много училась, – сказала Оксана. – Отдохнешь перед сессией, поешь как следует…
– Стася! – донеслось откуда-то сзади.
Мы обе оглянулись. К нам, увязая в снегу, спешили Рейнфилды, в полном составе. Особенно мило выглядела Дженифер, в рыжей, как у лисенка, шубке. Она, оказывается, была совсем кругленькой, катилась ко мне, взметая снежные фонтанчики.
– Стася! Хорошо, что мы вас встретили! Мы как раз потерялись!
Дэвид улыбался. Моника махала рукой. Дженифер с визгом бросилась мне на шею.

Круассаны пахли невероятно! А над нашими пластиковыми стаканчиками с горячим шоколадом поднимался пар.
– А у нас на Новый год всегда елка, – сказала Оксана. – Всегда.
Я подумала.
– Да у нас тоже. И подарки. И на елке конфеты…
– И апельсины… А в этом году придется вешать собак!
Мы смеялись.

Шел снег. Крупные хлопья падали мне на волосы, на воротник. Где-то за этой белой пеленой плыли огни. Мне еще никогда не было так спокойно. Это был мир, сотворенный когда-то для меня. Мой мир, без зла и страхов. Непоколебимый, старый, счастливый мир… Я ходила по крышам и зажигала звезды. Пусть их будет побольше… Чем больше, тем лучше…

Зазвонил телефон.
– Стася еще спит, – сказала мама. – Спасибо, я обязательно передам ей.
Вот уже три дня все только тем и занимались, что звонили и поздравляли меня с окончанием семестра.
Я открыла глаза. На одеяле лежала солнечная полоса.
– Мама! Фаня опять в варенье! – закричала Жанна. – Кошки не едят варенья! Это не кошка! Это… Просто свинья!
Я улыбнулась.